Однажды река позабыла, что ей полагается течь в море. Собственно, её голова всегда не знала, что делают в дельте две расставленных ижицей ноги, и оттого ей нередко приходилось разведывать русло вслепую; помимо прочего, исток иногда именуют корнем потока, эстуарий же похож на ветви. Люди делали вид, что помогают разобраться, и запирали реку в этакий гранитный пенал, откуда она выплёскивалась при всяком напряжении мыслительной активности. Когда седины ледника, например, подтают и прорастут зелёным травяным волосом или когда набухнут впадающие в её живот каналы, канальи и канальцы.
И вот река в беспамятстве и расстройстве чувств поднялась на транспортную эстакаду, которая резала правду о ней поперёк и немного вдоль, и вместе с автомобилями помчалась прямо к Городу, который до сих пор обходила стороной как нечто малозначащее.
Чтобы немного успокоиться и, может быть, в известной степени вернуться в русло, река напрудила средних размеров лужу у первого же высотного "карандаша", а потом вошла в дверь и поднялась на лифте до самого верха. Пассажиры входили, выходили и ворчали, что ноги у них промокают, но вода терпела, пока не добралась до самой верхней площадки. Уже оттуда она с облегчением растеклась по тридцатому этажу, бросилась по парадной лестнице с её многочисленными ступенями, порогами и пролётами и затекла в подвал. Никто из жильцов не возражал - в подвале жили мыши и кошки, как известно, не имеющие права голоса, зато неплохо умеющие плавать. Вот они и пошли путём зерна, как говаривал Владислав Ходасевич.
А зерна вода принесла с собой много.
Собственно, тут было и ещё интересное: хлеб, в своё время пущенный по водам, камни, желавшие стать во краю угла, семя, по нечаянности брошенное на сланец или тощий песок вместо жирного чернозёма. Полы в высотке, как и она вся, были сделаны из высокооктанового цемента большой прочности, и семя с удовольствием прорастало на разнице между ним и толчёным известняком, состоящей из горючего песка. Хозяевам квартир и прочим квартирантам тоже нравилось, что у них газон вместо паркета: не рискуешь, упав, разбиться и к тому же все крошки идут в удобрение.
Но особенно это пришлось по душе юной Дочери. Отец с Матерью купили ей в приданое пентхаус в высотном кондоминиуме, или, как говорили раньше, мансарду под крышей кооперативного дома. Крыша была стеклянная, как в студии или оранжерее, и трава быстро набирала силу и цвет. С мебелью этот альпийский луг уживался не так чтобы очень - либо прорастал насквозь, либо оплетал стеблями травы и вообще портил политуру, - но с двуспальным матрацем поладил. Это наводило на грустную мысль, что жених тоже придётся лугу по душе и по вкусу.
- Как называются цветы горных лугов - эдельвейсы или асфодели? - размышляла Дочь. Пентхаус ведь хоть расположен высоко, однако не смертелен, в отличие от женитьбы. В последнем термине Дочь упорствовала, потому что все мужчины в мире в её глазах едва тянули на женихов и не котировались на бирже как полноценные мужья, с которыми можно и замуж выскочить.
В это самое время за окном, чуть ниже плинтуса, раздался визгливый гудок. Подъехал чёрный свадебный лимузин, в котором прибыли Отец и Мать. Жениха с ними вроде как не было, если не считать водоплавающего Кота, первым запрыгнувшего в окно. Кот был длиной с пони, шириной в бобтейла и необычайно красив. Необычайность заключилась в том, что животное было черно-белым, а из-за удивительных пропорций тела никто не мог сказать, вдоль или поперёк. К тому же один его глаз был типично среднеазиатский, а другой - как у альбиноса.
Внутри лимузина, кроме родителей, один из которых рулил, а другая сидела на стрёме, находилось продольное сиденье и бар с бокалами и бутылью бургундского. Шампанское со всей очевидностью выпили Отец с Матерью, пока дрейфовали сюда по бурным улицам. Когда они, неровно шагая по водной поверхности, добрались до подоконника и своего чада, лимузин облегчённо вздохнул всей гидравлической системой и на радостях закружился вокруг здания. Под конец он цепко ухватил багажником зубопротезный капот и застыл, покачиваясь на лёгкой волне подобием толстого кольца или тороидального маятника с осью в жилом карандаше. Время от времени маятник вращался, словно часовая пружинка. Два похожих кольца, но по-олимпийски заплетённых друг на друге, торчали над лобовым стеклом и были, напротив, абсолютно неподвижны относительно всего на свете.
Отец взял Мать на руки и демонстративно поднёс к порогу, желая протаранить ею дверь и впустить Жениха. Но воздух в мансарде спёрся до такой степени, что вода стала на пороге монолитом и не пускала ни туда, ни оттуда. Хотя дверь, в общем, отворилась.
- Молодой человек, наверное, влип в лёд где-то на уровне первого этажа, - подумала Мать в полный голос.
- Не беда, найдём снаружи другого, - воскликнул Отец. - Как говорил Брехт, что тот жених, что этот. Доченька, транспорт подан. Мы понимаем - прыгать из окна не очень удобно и прилично, только деваться ведь некуда.
- Разве некуда? - сказала Дочь. Она видела то, чего никто из родителей не заметил: упругий бутон, который завязался на одном из свёрнутых в трубку листьев травы. Длиннокот, мурлыча, стервозно облизывал густо-зелёные лепестки, и оттого юный фалл рос как на дрожжах. Он был похож одновременно на дачный лилейник и спутниковую ракету, с минуты на минуту делаясь всё похожее.
Когда объект кошачьего приложения стал размером с человека, а в щелях корпуса засветилось рыжеватое пламя (ну точно - лилейник, подумала Дочь), внутри что-то гулко щёлкнуло и крахмально растопырилось. Лепестки сделались подобием шестиконечного граммофона, и из рыжего нутра с лёгким шипом послышалось бодрое:
- О лилия долин и роза ты Сарона,
Приди ко мне, вниди и внемли благосклонно.
Ведь втуне виноград томится в вертограде,
Так что рассохся жом в засаде и досаде.
- Боги, что за пошлятина! - воскликнула Мама. - И в придачу допотопный лексикон.
- Не допотопный - библеографический, - галантно исправил Папа. - От слов "библия" и "блеять". Хотя в неизвестном смысле ты права, душенька.
"Странно, что мужской опыляющий орган, тычинка, называется по-женски, а женский, где возникает завязь, - по-мужски, пестиком", - размышляла тем временем Дочь. Цветок был так красив и ярок, что в нём поневоле угадывалось инфернальное создание. Тем более циклопический кот к нему был весьма и весьма неравнодушен, чтобы не сказать благоволил.
- Не вижу, отчего бы не послушаться, - сказала она про эпиталаму. И решительно двинулась в направлении, однако...
- Не смей! - крикнул Отец, прежде чем сообразил, в чём заключается неповиновение, и схватил Дочку за левую руку. - Я же, как-никак, не ересиарх, а патриарх.
- Деточка, Отца надо уважать, - мягко укорила Мать и вцепилась обутой в башмак ступнёй в распущенные кудри, а зубами в правую ногу чада, что, натурально, прекратило все дозволенные речи.
Бело-Чёрный Кот гневно муркнул при виде живого распятия, а потом сотворил нечто такое-этакое. С такого Мама с Папой мигом отлепились от родного дитяти, а от этакого обратились в певчих птиц размером с клерга, описанного в книге "Гаргантюа & Пантагрюэль". Каждый клерг сидел в клетке собственных рёбер, а чтоб им не чирикать, поверх клетки было наброшено мясо-кожное покрывало, спадающее вниз дряблыми складками. Кот ухватил в когтистую лапу сразу обе клетки и повесил на крюк для имманентной люстры, которую до сих пор не попытались снять.
Дочка с облегчением вздохнула, вынула из кудрей и скинула с ног шпильки, переступила через лилейный лепесток и села в лотос, разняв колени.
"Орифламма с королевской лилией, - подумала она. - Вот что это такое".
Ощутив постороннее вложение, лепестки почти полностью сомкнулись, пыльца осыпалась и повисла в нутряном воздухе золотистым туманом, пестик же извернулся и вошёл именно туда, куда ему требовалось по сценарию.
"Я что, тоже прорасту, как лужайка? - спросила себя Дочь. - По крайней мере, это сладостно".
За стеной слышался ритмичный гуд - то лимузин раскручивался вокруг распухшего кондомоминимума по незримой винтовой нарезке, пытаясь догнать цветок, который поднимался к потолку на стебле, крепком, как лакированный ларец, и склизком, словно смазанный жиром ярмарочный шест с подвешенными наверху премиальными сапогами. Так пальма в сказке Гаршина стремится снести стеклянную крышу и вырваться на простор, чтобы достичь полярной сосны Гейне-Лермонтова или, напротив, замёрзнуть в среднерусских субтропиках.
В тот миг, как хрусталь со звоном разлетелся, из уст Дочери проросло некое подобие малахитового цветка, и цветок этот был Истинным Словом.
Оттого она чётко уяснила себе, что Длиннокота зовут сразу Токоннилд, Нобиру Такгноль и Культурный Герой-Трикстер Которёка. Которёк же достиг решающей фазы ещё в доколумбову эпоху, оттого вот прямо теперь случится вселенский потоп.
И потоп действительно совокупился с мирозданием. Когда воды Великой Реки почти достигли потолка и удерживались там словно в водолазном колоколе, Белокот отцепил обе клетки от крюка, а Чернокот выбросил их в закрытое окно. Белокот поплыл по направлению к автомобилю - номер же его был В666АД, - который развернулся навстречу и хищно заклацал никелем радиатора. Чернокот же установил птицеклетки на крышу и привязал к кольцам.
Пальма к тому времени достигла стратосферы. Когда она вышла в открытый космос и завела дружбу со звёздами, лотос на её вершине распустился - он состоял из двух рядов лепестков, оранжевых и золотисто-белых, а в центре сияло бриллиантом крошечное чёрное солнце.
Чёрный Змей, подобно чуток разжиревшей стреле, скользил по глади Мирового Океана, а позади, гидродинамически извиваясь, загребал лапами Великий и Могучий Нобиру. Оба искали для высадки новый Арарат, кто с надеждой, кто с ядовитой чеширской ухмылкой.
Ибо все жилые и нежилые горы безоглядно и безоговорочно затопило. Лишь Странствующие Голуби во главе с Секретным Грифом, верным другом Аццкого Кота, летали над бурными волнами, по временам срезая с них крылом пивную пену.
![Диннокот темный []](/img/m/mudrowa_t_a/gondon/dlinnokottemnyj.jpg)